Александр Кривицкий: «Нет на свете города лучше Курска»

Вероятно, большинство наших читателей никогда не слышали об Александре Кривицком. А ведь наш земляк был очевидцем боёв на Курской дуге, первым рассказал о подвиге 28 панфиловцев под Москвой, участвовал во встрече на Эльбе и присутствовал при подписании акта о капитуляции Германии. Из сапожников в журналисты Настоящее имя писателя – Зиновий Юрьевич Кривицкий. Он родился в Курске в 1910 году в семье сапожника. Братья Зиновия Юрьевича были активными участниками Гражданской и Великой Отечественной войн. Роман Кривицкий был комиссаром дивизии Первой конной армии Семёна Будённого, Михаил Кривицкий – инструктором 13-й армии. Сам Зиновий получил среднее образование, и в Курске обучался сапожному делу. Семья проживала в самом центре города. «Был у меня в Курске друг детства – Петька Найдёнов. Жили мы на одной улице Гоголевской (сейчас улица Гоголя. – «КП»), что у самых Московских ворот. Вместе обтрушивали яблони в соседских садах, играли в казаков-разбойников», ночью, проверяя свою храбрость и дрожа от страха, ходили на кладбище, вместе пропускали в школе и день-деньский вертелись возле цирка Шапито, где держал антрепризу «профессор» тяжёлой атлетики Иван Владимирович Лебедев – дядя Ваня», – писал журналист в автобиографичном произведении «Не забуду вовек». Увлечение цирком принесло тринадцатилетнему Кривицкому первый в жизни литературный гонорар. Он знал все номера, демонстрировавшиеся на арене, наизусть и с друзьями пересматривал их десятки раз. Борцы-силачи пускали ребят за кулисы и на конюшню. Мальчишки бегали за водкой и папиросами для циркачей, им хотелось быть хоть в чём-то сопричастными к представлению. Как-то раз, вдохновлённый очередными выступлениями, юноша сочинил, как выразился один из цирковых борцов дядя Ваня, «рифмованный конферанс». Силач спросил, сколько Зиновий хочет за него получить. Но парень, писавший ради искусства, сначала даже не понял, что от него хотят. «На душе у меня пел весь ансамбль курских соловьёв: значит, я написал рифмованный конферанс, вот что я, оказывается, написал», – вспоминал свои ощущения Кривицкий. «Вот тебе десятка. Беги с товарищем на свободные места. – И, обратившись к контролёру, добавил: – пропустите писателей». На представлении, когда дядя Ваня объявлял номера стихами Зиновия, парень был вне себя от счастья. Номер единственный в свете, Не только в СССР, – пять Боркис на кабриолете – жонглёрам прочим пример. Мальчишка рос непоседой. Как-то с друзьями Петькой и Тиграном он удрал из дома. Ребята хотели быть взрослыми, сами зарабатывать на жизнь и отправились на юг, где несколько месяцев чистили обувь. А для привлечения клиентов на доске Зиновий написал: «Московская универсальная чистка обуви». Хотя в Москве никто из троих на тот момент ни разу не был. Дома, как водится, отцы хорошенько отлупили беглецов. Кривицкий получил заготовкой высоких дамских ботинок и надолго запомнил, как врезались в тело пуговички. В 1927 году Зиновий переехал в столицу, где поступил на обувную фабрику «Парижская Коммуна». Начинал простым рабочим, потом стал бригадиром. Общефабричное собрание рабкоров (рабочих корреспондентов. – «КП») выдвинуло его на должность заместителя редактора многотиражной газеты. В новом для себя деле Зиновий делал успехи, стал членом объединения писателей при «Рабочей газете», затем членом бюро. Продолжая работу на фабрике, поступил в Коммунистический институт журналистики (КИЖ). Стал секретарём литературного фабричного кружка и написал свою первую небольшую книжечку о политехнизации школы. По окончании КИЖ, в 1933 году Московский комитет ВКП (б) направил Кривицкого на авиазавод №24, где он сначала работал заместителем редактора, а после редактором ежедневной газеты «Авиамотор». В эти годы журналист печатался в «Красной Звезде», «Известиях», «Рабочей Москве» под именем Александр Кривицкий. С 1938 года он уже постоянно работал в «Красной Звезде», был литературным секретарём редакции. В 1940-м незадолго до вступления прибалтийских стран в состав СССР находился в служебной командировке в Латвии и Литве. С первого до последнего дня Великой Отечественной войны Александр Кривицкий был начальником отдела литературы и искусства «Красной Звезды», объединяя и направляя работу группы легендарных писателей-военкоров – Константина Симонова, Николая Тихонова, Петра Павленко и других. С Константином Симоновым писатель дружил долгие годы. «23 июня 1941 года на страницах родной газеты была напечатана моя подвальная статья «В бой за Родину». В мае 1945-го – очерки «Русский офицер за рубежом». Между этими датами – многое… Вспоминаю своих редакционных друзей. Это были храбрые, талантливые люди – нет возможности перечислить их имена. В сорок первом году мы отправляли в первую фронтовую командировку ещё молодых – или так мне казалось – Михаила Шолохова и Александра Фадеева. Хорошо помню время, когда шолоховская «Наука ненависти» была на устах, в сердце всей нашей армии» – писал после войны Кривицкий. Именно наш земляк описал подвиг 28 панфиловцев 16 ноября 1941 года под Москвой у разъезда Дубосеково. Эта статья до сих пор вызывает споры у историков. Многие сходятся в мнении, что военкор не мог быть очевидцем событий: бой происходил не в тот день, что указан в материале, и число участников с советской стороны было значительно большим. Но даже если в статье Кривицкого содержатся не совсем достоверные факты и явные преувеличения, нужно учитывать контекст. Ведь нацисты находились недалеко от столицы, существовала реальная угроза её потери и страна нуждалась в героях, в описаниях их подвигов. Защитники города, вдохновлённые в том числе и рассказом о панфиловцах, Москву отстояли. Тяжело переживал журналист оккупацию Соловьиного края. В статье «Немецкие порядки в Курской области», вышедшей в июле 1942 года он рассказал о концентрационных лагерях, терроре немецко-фашистских захватчиков против простого населения, о расстрелах крестьян в Фатеже, Льгове, Щигровском районе. При этом, отмечая несгибаемый дух и волю обычных людей, стойко переносящих тяготы и лишения войны. «Битва в родных местах» Так писатель окрестил Курскую дугу, очевидцем которой ему довелось стать. Для него это было особенно больно, он принимал всё происходившее близко к сердцу. «Как только послышались первые глухие толчки того огромного, что развернулось летом 1943 года на просторах Средне-Русской возвышенности и вошло в историю под наванием Курской битвы, встрепенулся я всем существом, заволновался, не мог успокоиться. На Курский выступ я попал в дни предгрозового затишья, когда наша оборона всё более эшелонировалась в глубину, совершенствуясь так, как мне ещё не приходилось видеть на фронте». Ему удалось посетить родной город после освобождения. За Московскими воротами располагался автобатальон. Водителю нужно было съездить за новой резиной. Кривицкий, узнав о поездке «рад был радёшенек лишний раз потолкаться в своём гнезде». Он давно не был в этих местах, надеялся увидеть свой дом, друзей детства, с которыми ходил в цирк и убегал на юг чистить обувь. Шёл по полуразрушенному городу, но, по собственным словам, почти не замечал этой разрухи вокруг. Он шёл с твёрдым убеждением, что встретит кого-то из ребят, сможет хоть ненадолго посреди страшной войны окунуться в тот беззаботный, уютный, тёплый мир детства. Родителей дома быть не могло, они эвакуировались в Ташкент перед оккупацией. Там позже и умерли. Тем не менее он хотел увидеть свой родной дом, узнать кто там сейчас живёт. Но дома №10 на улице Гоголевской не было, №8 был, №12 был, а его дома не было. Вместо него только груда ржавого щебня. На всей улице оказался разрушен только один дом, его… (Сейчас на этом месте располагается школа-интернат №1). Это не добавило Кривицкому ненависти к нацистам, хотя за годы войны он насмотрелся такого, что, казалось бы, груда щебня уже не могла усилить это чувство. В курском госпитале он отыскал друга детства Петьку Найдёнова. Тот был механиком-водителем танка и сражался с оккупантами, но 12 июля 1943 года получил тяжёлое ранение головы и ослеп. Но голос лучшего друга Пётр, конечно, узнал… Писатель считал жителей Соловьиного края настоящими героями и был убеждён, что они сделали всё для победы. «Триста тысяч моих земляков-курян – горожане и колхозники – строили оборонительные укрепления в полосе двух фронтов. А подступы к самому Курску они превратили в орешек из ста тридцати артиллерийских сооружений, девятисот дзотов, пятидесяти валов. «На всякий случай», как говорили куряне с ударением на «а», улицы города были перехвачены баррикадами, а здания превращены в опорные пункты. Курск решил драться не на шутку… Если перечислить всё, что переделали мои земляки на Курском выступе в месяцы подготовки к решающей битве, станет ясно – речь идёт о подвиге. А ведь кто были эти люди? Пожилые уже мужчины (молодые в армию ушли), колхозницы, служащие, домашние хозяйки, подростки. Они строили траншеи, дзоты, расширяли аэродромы, чинили дороги». В произведении «Не забуду вовек» Кривицкий подробно описывает Курскую битву, создание оборонительных сооружений, нечеловеческие усилия простых советских людей, места, знакомые ему с детства, сражения под Прохоровкой и Обоянью, оборонительные бои и долгожданное контрнаступление Красной Армии. Сложно переоценить роль военкоров на войне. Зачастую они оказывались в гуще событий. А ведь вражеская пуля не выбирает… «Но сколько раз, сколько раз военные корреспонденты, опрокидывая это представление, лезли в это самое пекло, брали на себя командование взводом, отделением, группой бойцов, когда выбывали из строя командиры, как это сделал Аркадий Гайдар; ходили в смертельные десанты, как Сергей Борзенко; штурмовали на «илах» немецкие колонны, как Леонид Вилкомир; поднимали в последний бросок «окруженцев», как милый Пётр Огин; отстреливались до последнего патрона на пятачке, прижатом к горам и морю, как Лев Иш! Сколько их погибло, не дописав оперативного очерка, не послав жене прощальной весточки, не успев подумать, что куплет знаменитой корреспондентской песни, той, которую он пел ещё вчера, ещё сегодня «кто-нибудь услышит, вспомнит и напишет, кто-нибудь помянет нас с тобой», – рассуждал Кривицкий. Свидетель истории Жизнь журналиста – это постоянные встречи с разными людьми. Одна из самых ярких за годы войны произошла уже в самом её конце – с прославленным танковым полководцем, будущим маршалом Павлом Рыбалко. «Куда теперь путь держите, товарищ генерал-полковник? – спросил я у Рыбалко. Генерал-танкист внимательно поглядел на меня, усмехнулся и, откинув палкой охапку налетевших серых листьев, сказал как отрезал: – Много будете знать – скоро состаритесь, дорогой товарищ корреспондент! – Журналисты от информации молодеют, – попытался я сострить, но Рыбалко уже поднялся с бампера, легонько пристукнул палкой по своему запылённому, но ладному сапожку и, уже полуотвернувшись от меня, добавил: – Завтра, наверное, узнаете. Держитесь ближе к танкистам, не пожалеете». Этот диалог состоялся накануне танкового марша-манёвра через Рудные горы. Красная Армия шла на помощь восставшей Праге. Но Кривицкий разорваться не мог. В то время как советские войска штурмовали чешскую столицу, в предместье Берлина Карлсхорсте был подписан один из самых известных документов за всю историю человечества – акт о безоговорочной капитуляции Германии. И наш земляк, простой паренёк с курской улицы Гоголевской, стал свидетелем исторического события. В ночь на 8 мая нескольких военкоров вызвал к себе член Военного совета 1-го Белорусского фронта Константин Телегин и вручил им листки бумаги с круглой печатью. На них было написано: «Предъявителю сего разрешается присутствие и работа на аэродроме и в залах заседаний на особом мероприятии, проводимом командованием 8 мая 1945 года». Прошедший всю войну от первого до последнего дня, видевший развалины собственного дома, Александр Юрьевич увидел развалины поверженного Берлина. Он вспоминал тех, кто отдал все силы для победы, чтобы Германия капитулировала. «Волнение охватило нас. Я читал его на лицах товарищей и ощущал такое напряжение всего своего существа, какого никогда не испытывал. Мигом отлетело, унеслось всё постороннее – шутки, которые мы только что шутили, чувство голода, томление, мысли о доме. Осталось одно торжествующее бушевание души – вот она, минута, которую мы так ждали и верили, стиснув зубы, верили в ее приход. Мы – в Берлине! Сейчас гитлеровские генералы поставят свою подпись на акте, не перемирия, нет, а безоговорочной, не какой-либо иной, капитуляции. Ах, если бы упали стены этого зала и явилось чудо и этот стол смогли бы окружить все герои нашей святой Отечественной войны – живые и мёртвые! Все, кто сражался на фронте и тяжко работал в тылу…» – передал свои ощущения военкор. А Прагу Кривицкий всё же посетил – 10 мая, сразу после её освобождения. И смог своими глазами увидеть, как чешские девчонки целовали освободителей и забрасывали их цветами. Часто после войны Александр Зиновьевич вспоминал город на Влтаве. На полке у него стоял томик чешского поэта Витезлава Незвала с надписью автора: «Первому советскому военному, с которым я подружился в Праге». Складывается впечатление, что Кривицкий побывал везде. Успел военкор слетать в гости к партизанам в Брянские леса и на Эльбу, где встречались советские и американские войска. Довелось ему побывать и в Бухаресте, Будапеште, Вене. После войны он работал заместителем главного редактора журнала «Новый мир», редактором международного раздела «Литературной газеты», в редколлегии журнала «Знамя», был членом Союза писателей СССР. Автор ряда художественных произведений: «Берлинские мотивы», «Ночь и рассвет», «Как ловят крабов в Сан-Франциско», «Подмосковый караул» и других. Был удостоен премий Алексея Толстого и Максима Горького, награждён орденами Октябрьской революции, Отечественной войны I и II степени, Трудового Красного Знамени, «Знаком Почёта», медалью «Партизану Великой Отечественной войны». Яблоневый Курск Александр Кривицкий прожил в Соловьином крае всего 17 лет. Но места беззаботного детства и юности всегда вспоминал с особой теплотой. Без преувеличения, писатель считал родной город лучшим на земле. О чём неоднократно упоминал на страницах своих произведений при любом удобном случае. «Я твёрдо убеждён, что нет на свете города прекраснее Курска. Сады его – каких нигде нет в мире. Знаменитые курские соловьи каждое лето устраивали в их зелёных чащах такие фестивали, что любая колоратурная певица, будь у неё совесть, послушав их, ушла бы в монастырь. Курская бело-жёлтая пахучая антоновка – такое упругое яблоко, что им можно играть, как мячиком. Курская сирень – прелестная, нежно-скромная, словно красавица, потупившая взор». Даже столица, в которой Кривицкий прожил большую часть своей жизни, не вытеснила город детства из сердца. «Где бы я потом ни был, куда бы ни забрасывала меня жизнь, – я всегда помнил о Курске. Давно считаюсь старым москвичом, давным-давно обрёл столичные повадки, знаю все московские уголки – старые и новые – от Коровьего вала в когда-то тихом Замоскворечье до распахнутого ветру Ломоносовского проспекта. Поездил по миру, «хлебнул Европы», а всё-таки яблоневый Курск не выходит из памяти, лежит на сердце, щемит воспоминаниями детства. И чем старше становлюсь, тем всё более тянет в родные места, тем резче оживает прошлое – детство и отрочество. Так и вижу булыжную мостовую Красной площади у старого собора на Московской горке, рощу Клейнмихеля, цирк Шапито на Георгиевской, дощатые будочки на всех углах с шипучим, бьющим в нос ситро, пионерский отряд и то, как ходили мы отнимать посохи у бойскаутов. Когда думаю «Родина», сейчас же всплывает в сознании этот небольшой городок, жаркий полдень, тропинка, заросшая лопухами, гудение мохнатого шмеля в золотистом свете…» Восторгался Александр Юрьевич красотой чернозёмной природы. Описывал её просто, без излишеств, своим узнаваемым стилем. «Прекрасна эта полоса центральной России – Курские земли, Орловщина, Воронежский край, Брянщина… Задумчивые берёзовые рощи, тихие речки. Грустные заводи, девственные плёсы, высокие травы, милосердное солнце – спокойная красота русской природы. Родился я и вырос в Курске. Две горушки, два холма и долинка между ними с речонкой Тускарь сформировали этот город. В трёх верстах от него течёт Сейм – река вполне серьёзная, с серебристыми отмелями. В детстве не знали слова «пляж» и гурьбой ходили на сеймское «купалище» – широченную полосу светящегося на солнце песка». Рассказывал писатель и о нешуточном споре двух крупнейших городов Черноземья. Отдавая должное Воронежу, всё равно выделял свою малую родину. Похоронен Александр Кривицкий в Москве на Кунцевском кладбище. В Курском литературном музее хранятся его личные вещи: стол, печатная машинка, коллекция игрушечных «Швейков» из произведений Ярослава Гашека. Мы много пишем об улицах Курска, названных именами наших выдающихся земляков. Но улицы Кривицкого в городе нет. Близится 1000-летие Курска, было бы символично, чтобы одну из улиц города назвали именем прославленного, но незаслуженно забытого писателя и журналиста. Вадим ОГНЕВЩИКОВ