новые воспоминания участника операции «Поток»
«Он ещё говорит, что было бы странно, если бы он бежал от мобилизации, как некоторые москвичи, ведь его дед не бежал, а отец ушёл в Сербию защищать братьев. И бегство мужчин из России в 2022 году он воспринимает объёмнее, чем просто бегство. Ведь люди не просто убегали, они бросали родителей, бросали могилы дедов, а их не приберёшь по Skype, за ними надо ухаживать самому. Опять он говорит «надо», и мне снова интересно: ну правда, почему ему и таким, как он, надо, а другим — нет?»
Мэр Москвы Собянин сообщил, что в зоне СВО сейчас находятся 90 тыс. москвичей — мобилизованных либо заключивших контракт. Один из таких — доброволец Иван Канаичев с позывным Канай Машина. Я узнала о нём в марте, но встретилась только что. В госпитале, куда свозили бойцов после штурма Суджи, я познакомилась с его сослуживцами, прошедшими «Трубу», и в одной палате мне дали послушать с телефона стихи.
Экран был залит непроницаемой чернотой, и из него звучало хрипловатое стихотворение: «Любовь пройдёт, и жизнь не вечна, а слава о победах воспевается в веках. Наступит день и вспомнят наши внуки о тех бесстрашных стариках, что в бой бежали, не боялись, врагов своих стирали в прах. А после битвы вспоминали, как братьев наших уносили на щитах. Как птицы ада прилетали, хотели нас взорвать, поджечь, как смерти молча улыбались. Я вправе помнить эту сечь. На компромисс идут лентяи, я удалил там тормоза, я для того прожил все штурмы, чтоб посмотреть в твои глаза».
В этом стихотворении я выделила слова: «Я вправе помнить эту сечь».
А это реально была сечь, и каждый, кто прошёл «Трубу», по-моему, вправе не только помнить её, но и гордиться своим подвигом.
Однако бойцы, с которыми я разговаривала, кашляя, с лицами ещё чёрными от мазута, убеждали меня, что ничего необычного они не совершили.
Так я поговорила с десятком бойцов из «Трубы», и все они говорили одно и то же: «Нам сказали надо, и мы пошли».
И вот спустя почти полгода после «Трубы» я решила встретиться с ещё одним бойцом и спросить его: «А сейчас, спустя время, он осознал, что «Труба» — подвиг?»
Иван оказался современным парнем в шортах и с яркими татуировками. Встреть я такого в московском метро — ни за что бы не подумала, будто он воевал и тем более прошёл трубу. Свой уход на войну он описал просто: вышел из дома 5 июня 2022 года и понял, что надо ехать в Донецк. Со стороны его решение могло выглядеть спонтанным, но Иван с 2014 года следил за событиями в Донбассе, и больше всего его возмущали детские смерти. В душе он желал положить им конец.
У Ивана был дед — тоже Иван, солдат Великой Отечественной. Он ушёл на войну, руководствуясь теми же мотивами. Отец Ивана уехал добровольцем в Сербию, когда Ивану было четыре года. Мотивы были примерно такими же. С Иваном осталась мать, и она сумела объяснить сыну непреклонность слова «надо». Он заболел, нужно было разжевать и проглотить горькую таблетку. Иван отказывался, а мать так непреклонно сказала «надо», что он сразу понял: придётся жевать. Потом Иван вспоминал эту таблетку, когда его пригласил на день рождения одноклассник, а у него в этот день была подготовка к соревнованиям по дзюдо. И, плача от обиды неизвестно на что, он пошёл на тренировку.
— А что, человек живёт, чтобы выполнять эти бесконечные «надо»? — спрашиваю его. — Когда же ему быть счастливым?
— Жизнь не надо пытаться понять, — говорит Иван, подумав. — Её надо пытаться прожить так, как… надо. Я не заморачиваюсь такими сложными вопросами. Зачем на них энергию тратить? Есть моя зона ответственности, я делаю что-то в ней, а Бог, если захочет, мне благоволит.
Он ещё говорит, что было бы странно, если бы он бежал от мобилизации, как некоторые москвичи, ведь его дед не бежал, а отец ушёл в Сербию защищать братьев.
И бегство мужчин из России в 2022 году он воспринимает объёмнее, чем просто бегство. Ведь люди не просто убегали, они бросали родителей, бросали могилы дедов, а их не приберёшь по Skype, за ними надо ухаживать самому.
Опять он говорит «надо», и мне снова интересно: ну правда, почему ему и таким, как он, надо, а другим — нет?
— А вы ещё когда-нибудь на войне вспоминали мамину таблетку с «надо?» — спрашиваю его.
— Под Соледаром, где я мёрз. В декабре там было очень холодно, мне казалось, от моих ног сейчас отвалятся пальцы. Я боялся заснуть и не проснуться. Я засыпал и просыпался оттого, что холод вытягивал мои почки. А я теплолюбивый. Я думал, вернусь домой, буду каждый день в баню ходить. Я так люблю баню, что, если попаду в ад, и там её для себя найду.
Из третьей командировки Иван уехал домой и много ходил в баню. В четвёртую он не собирался и всем говорил, что с войной у него всё. Но ВСУ атаковали Курскую область, и что-то в нём сказало тем же непреклонным голосом: «Надо».
— Меня спросили: «Пойдёшь в трубу?» — говорит он. — Я сказал: «Если надо, пойду».
Дальше я на все лады расспрашиваю его, не пожалел ли он. Ну я же знаю, как было в трубе. Я была в госпитале. Я знаю, что там было темно, холодно, скользко, удушливо, страшно. Там люди бредили от недостатка кислорода. Не спрашивал ли он себя там: почему кто-то, мужчины того же 1989 года рождения сейчас в московской натуральной бане, а он — в страшной трубе.
— Да я же добровольно туда пошёл! — говорит Иван. — Она высотой метр сорок. Да, там холодно и скользко. И я не знал, выйду ли я. Я бредил: я видел арку, а за ней виноградную лозу, за ней мне чудился источник, из которого я смогу напиться. Но я же знал, что это бред и в рай мне рановато. Я же Канай Машина. Если Родина меня туда отправила, значит, я лучший. До сих пор наши братья по оружию совершают подвиги, они лучшие. Я там, в этой трубе, снова мёрз! Упал, ударился сильно и злился на неё. Но я не злился на тех, кто меня в неё послал, и я не злился на себя за то, что в неё залез.
— Всё как будто бы с ваших слов легко, — говорю я. — Но ведь это было нелегко…
В госпитале его сослуживцы говорили мне, что на шестые сутки они уже не верили, что выйдут из этой трубы. Они сели у входа, обессиленные, ждали команды выйти. И тогда Иван, почувствовав, что всё плохо, стал читать из темноты свои стихи. И его голос оживлял их, бодрил и возвращал надежду на то, что они выйдут и, может быть, смерть придёт к ним не сейчас, а через много лет. И когда она случится, они попадут туда, где будет арочный свод, лоза и живой источник за ней.
— Я знаю бойцов по дыханию, по походке, по храпу во сне, — говорит Иван, объясняя, как узнал момент, когда им надо прочесть стихотворение. Он стеснялся, ведь его сочинил он сам. Оно просто — бах! — и само к нему прилетело. И наконец, он говорит, что какая разница, где были другие мужчины 1989 года рождения, если Родина с ним, а не с ними подписала контракт. «Ну не всех же мама богатырями родила!» — говорит он.
Когда они вышли из трубы, Иван вдохнул воздуха и опьянел, его ноги подкосились, и он пошёл змейкой-змейкой штурмовать Суджу. Выпил воды в первый раз в окопе, откуда выгнали врага, — из лужи. Это была талая лужа, и вода показалась ему вкусной, как в источнике, привидевшемся за лозой. В ней была земля, песок. И так, попив, скрипя землёй на зубах, он змейкой-змейкой пошёл на штурм дальше. Сейчас его мать всегда сообщает новым знакомым: «А мой Ваня был в трубе…» Имеет право — родила богатыря и передала ему от своего отца значение слова «надо».
Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.