Гетто для вычурно богатых: как живут потомки французских аристократов

Спустя более двух столетий после Великой Французской революции, провозгласившей равенство и братство, призрак Старого режима продолжает бродить по фешенебельным кварталам Парижа. Об этом пишет французская Boulevard Voltaire (статью перевели ИноСМИ). Согласно недавнему исследованию, капиталы и недвижимость передаются во Франции по наследству из поколения в поколение вот уже более трех столетий, и половине самых богатых людей, проживающих в элитных округах французской столицы, совсем не нужно трудиться — достаточно просто родиться в правильной семье с правильной фамилией.

Этот факт вызывает крайнее возмущение среди простых граждан, заставляя вновь задуматься о принципах меритократии и социальной справедливости, на которых зиждется современная французская республика.

Исследование под названием «Колесо Фортуны — приобретение и передача по наследству недвижимых объектов культурного наследия в современной Франции» рисует картину, больше характерную для эпохи Людовика XIV, чем для XXI века. Его авторы, Жером Фурке и Мари Гарьаццо, пришли к простому, но шокирующему выводу: феномен концентрации дворянских «частиц» — приставки «де» в фамилии — в Париже все еще актуален. Хотя сегодня численность представителей дворянских слоев составляет лишь 0,2% от общего населения страны, в Париже их доля в десять раз выше и достигает 1,8%. Эти семьи предпочитают селиться вблизи церкви Святой Клотильды, на улице Рю дю Бак в Седьмом округе или в Шестнадцатом округе, образуя замкнутые анклавы.

Объяснение такому постоянству авторы находят в нескольких факторах. Во-первых, эти семьи на протяжении поколений остаются собственниками дорогостоящей недвижимости, которую передают по наследству, что создает устойчивую экономическую и географическую изоляцию. Во-вторых, они указывают на «очень высокий процент инбридинга» — 32% потомков дворян, проживающих в Париже, заключают браки с представителями своего же сословия. Эта практика, которую ироничное издание Le Canard enchaîné назвало «кровосмесительными союзами», позволяет не только сохранять, но и приумножать капиталы в пределах узкого круга избранных, минимизируя их распыление.

Однако было бы ошибкой считать, что благородная фамилия автоматически означает несметные богатства, как это было во времена Старого режима. Авторы исследования отмечают, что современная парижская элита — это не только «благородные фамилии», но и представители других каст: высокопоставленные чиновники, успешные предприниматели и менеджеры стартапов. Тем не менее, ключевой тренд, который выявляет исследование, невозможно игнорировать: сегодня во Франции богатство все чаще передается по наследству, а не зарабатывается усердным трудом. Ярким доказательством этого является рейтинг журнала Challenges: 43% из 500 крупнейших состояний Франции принадлежат наследникам, а топ-100 богатейших людей страны на 60% состоит из тех, кто унаследовал свои деньги.

Безусловно, сохраняется и возможность «социального лифта» — 40% богатейших людей Франции состояние все же заработали, особенно в сфере цифровых технологий. Но и здесь зачастую выясняется, что у этих self-made людей отец имел собственный бизнес или занимал руководящие позиции, что предоставило им значительное преимущество старта. Это ставит под сомнение республиканский принцип меритократии и приводит к выводу, что «социальный лифт, обеспечиваемый заработной платой, если не пришел в негодность, то по крайней мере где-то застрял».

На этом фоне во французское общественное пространство неуклонно возвращается болезненный вопрос о налогообложении наследства — праве, которое многие французы по-прежнему считают священным и неприкосновенным. В то время как страна остро переживает финансовый кризис и спорит об индивидуальном финансировании пенсий, для многих семей наследство становится важнейшим «амортизатором» или «стабилизатором» благосостояния. Публикация подобных исследований обостряет вековой конфликт между аристократией, будь то по крови или по капиталу, и принципами Республики, заставляя нацию вновь задуматься о своем будущем и о том, насколько оно все еще определяется ее прошлым, отмечает издание.