наследник представителя «тихой лирики» на СВО
«Кого из представителей тихой лирики ни вспомню — без труда могу вообразить себе их наследников на этой войне. Как воевали на всех — вплоть до Отечественной — войнах героические дети Пушкина, как героически воевал в Отечественную сын Есенина, так же легко я могу вообразить наследников, скажем, Рубцова посреди этой случившейся с нами беды. Тем более что и воображать нечего: пример Прасолова говорит сам за себя».
Шестидесятые годы в СССР ознаменовались соперничеством двух поэтических группировок.
С одной стороны была эстрадная поэзия: Евтушенко, Рождественский, Вознесенский, Окуджава, Ахмадулина.
С другой — так называемая тихая лирика: Николай Рубцов, Станислав Куняев, Владимир Соколов, Анатолий Жигулин, Олег Чухонцев. Осмыслял это поэтическое течение великий русский мыслитель Вадим Кожинов.
Первые были шумны, дидактичны и, пожалуй, более популярны.
Вторые были философичны и вдумчивы.
Первые были куда более избалованы вниманием власти.
Вторые не то чтоб испытывали дефицит внимания — нет, их широко публиковали, — но всё-таки они три десятилетия подряд пребывали в тени первых.
Люди старшего поколения помнят, как в разгар перестройки самый популярный журнал той эпохи «Огонёк» вышел с совместным портретом главных звёзд эстрадной поэзии. Дерзко смотревшие с обложки Евтушенко, Вознесенский, Рождественский, Окуджава самим своим видом как бы благословляли наступающие времена.
Вообразить себе такую же обложку с Куняевым, Соколовым и Кожиновым было невозможно. Они и не приняли перестройку. В новые времена имена тихих лириков ушли в тень, хотя ценители помнили о них всегда.
К числу тихих лириков принадлежал и прекрасный воронежский поэт Алексей Прасолов.
Родившийся 13 октября 1930 года, он обрёл в конце 1960-х всесоюзное имя, узнаваемость, издал четыре книги, но — сердце поэта неисповедимо! — добровольно ушёл из жизни в 1972 году.
Едва ли грядущее его 95-летие будет освещаться у нас хоть сколько-нибудь широко, но земля Воронежская помнит своего поэта и чтит.
Ребёнок войны, Прасолов рос без отца — тот вскоре после рождения сына ушёл из семьи, затем погиб на Отечественной.
В прекрасных стихах Прасолова есть об этом:
«Итак, с рождения вошло —
Мир в ощущении расколот:
От тела матери — тепло,
От рук отца — бездомный холод.
Кричу, не помнящий себя,
Меж двух начал, сурово слитых.
Что ж, разворачивай, судьба,
Новорождённой жизни свиток!
И прежде всех земных забот
Ты выставь письмена косые
Своей рукой корявой — год
И имя родины — Россия».
Следя за тем, что и как пишут бойцы, ушедшие на СВО, я встретил знакомую фамилию: Илларион Прасолов. Стихи его — юные, яростные, сильные — поразили меня.
«…мы — отшибная рать
у подола седой Богородицы,
мы — таëжная кротость
востока кромешно дальнего;
коли выпадет дождь —
разменяй же его на безводицу,
коль положат в дорожную хлеба —
возьми да отдай его.
коли вывернет высь
и с изнанки заявится бес,
коль снега Ангары
разручьятся в брусвяную сныть,
наши дети
поднимут низины и выплюнут спесь,
наши внуки
наследуют землю и будут ей жить.
я войду в рай взъерошенный
с горьким ничем за душою,
и мой полк разольëтся за мной
по ресницам зимы;
заструится любовь
из натруженного штыкового,
ведь любовь —
это всë,
что осталось
таким,
как мы».
Что-то кольнуло в сердце, когда я прочитал это.
Написал автору, спросил: «Илларион, не родственник ли вы советского поэта Прасолова?»
«Да, — ответил мне Илларион, — это мой дед».
Завязалась переписка.
Спросил: «Где вы росли, учились?»
«Родился и вырос в Адыгее. Детство и юность провëл там. Сейчас у меня неполное высшее образование по специальности «информационное обеспечение вооружённых сил». Отучился три года из пяти, после чего принял решение уйти добровольцем на СВО».
Спросил: «Память о деде имела в становлении значение?»
«О том, что я внук русского поэта, я узнал ещё в раннем детстве, лет в пять. Потом, когда увлëкся поэзией, стихи деда очень поразили меня своей глубинной метафорикой. Она мне показалась чисто русской. Я читал их и раньше, но в силу возраста они казались мне очень простыми. Совершенно не умел тогда вчитываться в стихи. Когда поступил в Воронеже, съездил к деду на могилу — и почувствовал незримую связь между ним и мной, между двумя поколениями поэтов. Талант, я считаю, во многом передался мне именно от Алексея Тимофеевича».
Спросил: «Помните ли, что ваш прадед погиб в первый год войны? Что в подворье вашего родового дома в Гражданскую сначала расстреляли двоих то ли красных, то ли белых, а потом, уже в Отечественную, пленного красноармейца? Всё это имеет для вас значение?»
«Да, про прадеда мне рассказывал отец. Он пропал без вести во время ночной переправы через Дон. Про расстрелы в подворье тоже знаю и помню. Можно сказать, это микропроекция всей истории России на одно маленькое место — хтонь Гражданской войны и великое горе Отечественной. Мой род прошëл через все эти страдания для того, чтобы я мог жить и творить. И я восхищаюсь их силой духа. Простой русской выдержкой, благодаря которой мы с вами сейчас говорим».
Спросил: «А вы знаете, что ваша прабабушка, мать деда-поэта, размовляла? У вас, может быть, есть наследственный интерес к украинской культуре?»
«Прабабка говорила на суржике. Это нормальное явление для Воронежской области и в принципе всего Дикого поля. Это часть русской языковой культуры.
Интерес к тем землям всегда был больше исторический, нежели сугубо культурный. После третьего прочтения «Тараса Бульбы» увлëкся историей Запорожской Сечи, вперемешку в плейлисте у меня тогда играли как русские народные или казачьи песни, так и украинские, особенно люблю «Ой, чий то кінь стоїть». Ну и по материнской линии у меня в роду практически чистая Малороссия. Прадед с Полтавщины, поднимал целину в Казахстане».
Спросил: «Раз о музыке вспомнили — что слушают ваши товарищи?»
«В располаге играют Саграда, «25/17», Каспер, SHTIL. Часто слышу Хаски. Причëм ребята не только слушают, но и поют. Даже народные. Мы с товарищем, например, когда было тяжело на полигоне, пели «Апрель» Цоя: идëм по посадке и напеваем тихо в два голоса. Музыка здесь помогает, бодрит, вытягивает».
Ещё спросил: «Как вы для себя внутренне сформулировали готовность идти воевать?»
Ответ был: «Россия должна быть единой. Сейчас мы отстаиваем наше право на возрождение империи в еë новом, пока сокрытом от нас обличье. И посчитал нужным действовать здесь и сейчас, несмотря на то что сидел на относительно неплохом месте.
Я уехал помочь русским людям вернуть свой дом. Что касается хохлов, они в очередной раз крепко повелись. Сейчас это огромная масса обманутых русских людей. Их всех надо вернуть домой, а для этого нужно вернуть их дом, вырвать его из лап Европы.
И я уповаю на то, что у нас это получится. Поэтому в каком-то плане для меня эта война — гражданская, что очень печально и больно. «Любит, любит кровушку русская земля» — и с этим ничего не поделаешь. Остаëтся только продолжать то, что начали. По-другому — никак».
Иллариону Прасолову 21 год.
Надо здесь сказать «всего 21»?
Или «уже 21»?
И ещё одну вещь напоследок хотел бы сказать.
Кого из представителей тихой лирики ни вспомню — без труда могу вообразить себе их наследников на этой войне.
Как воевали на всех — вплоть до Отечественной — войнах героические дети Пушкина, как героически воевал в Отечественную сын Есенина, так же легко я могу вообразить наследников, скажем, Рубцова (когда б они были!) посреди этой случившейся с нами беды.
Тем более что и воображать нечего: пример Прасолова говорит сам за себя.
А про эстрадную поэзию и её наследников не скажу ничего.
Просто не знаю.
Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.