Поэт Марина Кудимова стала лауреатом премии Андрея Дементьева

Поэт, переводчик и эссеист Марина Кудимова не только пишет стихи, которые отличаются крайне индивидуальной стилистической и языковой манерой, не похожей ни на кого из ныне пишущих стихотворцев, но в которой явственно чувствуется опыт классической русской поэзии XIX и ХХ веков. Она всегда занимала и занимает неравнодушную общественную позицию. Сегодня мало кто помнит, но в конце 80-х годов именно она стала инициатором возвращения Загорску его святого изначального названия - Сергиев Посад, будучи тогда скромным журналистом "Литературной газеты". И - добилась своего. Она помогала и помогает молодым поэтам, ведет мастер-классы поэтического мастерства на "Днях поэзии" в Твери. А еще ее шутливо называют "комендантом Переделкино", потому что многие годы она возглавляет общественную огранизацию "Городок писателей Переделкино" и за всеми насущными вопросами обитатели этого писательского поселка идут к ней. На днях Марина Кудимова стала лауреатом премии Андрея Дементьева, учрежденной тверским Домом поэзии имени Андрея Дементьева и правительством Тверской области. Хороший повод побеседовать с ней.

Павел Басинский: Если взглянуть на твою биографию в интернете, создается впечатление, что жизнь твоя текла как по маслу. Евтушенко открыл тебя в 17 лет, книги выходили с начала 80-х, в Переделкине живешь... Но ведь на самом деле жизнь тебя сильно помотала? И пробивалась в литературе ты с трудом, и в колонии-поселении с мужем жила, и с начала 90-х до 2000-х двадцать лет ничего не издавала... Ты как считаешь: у тебя счастливая судьба?

Марина Кудимова: Никто не может объективно оценить свою судьбу. Она такая, какой сложилась. И моя жизнь, конечно, текла как по маслу. Только масло было кипящим. А в Переделкине я живу, потому что больше жить мне негде. В самом буквальном смысле. В свое время это понял прекрасный критик и публицист, председатель Международного литфонда Владимир Федорович Огнев. Понял - и сделал все, чтобы я вселилась в полуразрушенную освободившуюся дачу, которую вот уже 33 года неустанно привожу в порядок и поддерживаю в жизнеспособном состоянии. Впрочем, все переделкинские насельники заняты тем же. 90-летние домики уже повсеместно вымерли. А вот переделкинские живут - заботами и трудами их обитателей.

Павел Басинский: Когда я читаю твои стихи, у меня постоянно возникает чувство, что больше всего на свете ты боишься гладкописи. Чтобы стихи текли, как приятная прохладная жидкость, такой "кастальский ключ", не царапая, не раня, может быть, волнуя, но не больше. Твои стихи подчеркнуто грубоваты, и только профессиональный взгляд различит, с каким искусством они сделаны. Ты и слова в рифме ставишь на грани фола. Вот, наугад: "сирыми - финансирования", "март - перфокарт"... Это твое поэтическое кредо?

Марина Кудимова: Если я чего и боюсь, это пустописи. Мне приходится читать чужие стихи в преизобильном количестве. Огромное их большинство либо вообще лишено поэтического замысла, либо мысль в них забита, как дымоход тряпками, различными ухищрениями, причем не только у филологов. Кастальский ключ, конечно, не пересох, но к ХХI веку радикально изменил химический состав. Эта вода уже не годится для питья. Для меня же источник и побудительный мотив поэзии - как в стихах Мандельштама об Армении: "Хорошая, колючая, сухая / И самая правдивая вода". Или как у Есенина: "Дар поэта - ласкать и карябать, / Роковая на нем печать".

К тому же я рано поняла, что писать как в Серебряном или тем более Золотом веке, искусственно гармонизируя осколки прежнего мира, значит безнадежно отставать от своего времени. Я пробую писать ВСЕМ языком, данным мне от рождения, а не его кастовыми или соответствующими моде фрагментами. Иногда это получается, иногда перехлестывает через край. Но тут уж лучше перехлест, чем хронический и возведенный в достоинство недохлест.

Павел Басинский: Не могу не спросить о твоей дружбе с Евгением Евтушенко. Тоже ведь все непросто было? Многие тебя за это попрекали. Понимаю, сложный вопрос: но что это все-таки был за человек?

Марина Кудимова: Евгений Александрович был одним из самых умных людей и несравненных собеседников, встреченных мною. Расщелина, образовавшаяся после его ухода, никогда не зарастет и не заслонится ветками других дружб, даже длящихся десятилетия. Я плохо понимаю, как можно попрекать за друзей, особенно потерянных. И я не виновата, что Евтушенко обратил внимание на меня, девчонку из Тамбова, а не на попрекальщиков. Я никогда не искала общения со знаменитостями. В случае Евтушенко он, как говорится, "первый начал". Прочел мои стихи и написал мне письмо. Он всегда был строг и взыскателен в дружбе, как и положено старшему. У меня случился большой перерыв в стихах - лет семь непреодолимой немоты. Я писала статьи, экспериментировала с прозой. А стихи словно испарились. Евтушенко встретил меня гуляющей с маленьким внуком и строго констатировал - без вопросительной интонации: "Ты предала поэзию!" При этом в стихах у него: "Поэты стихов не бросают - / Стихи бросают поэтов".

Но на меня, видимо, эта максима не распространялась. Я, конечно, фыркнула, но потихоньку начала расписываться. После перерыва это всегда не просто трудно, а вообще как впервые. Но мало-помалу нагнала. После 20-летнего перерыва пошли книги. Обидная фраза Евтушенко возымела магическое действие. Вот такой он был человек! И, кстати, после каждой новой книги непременно звонил и долго, щедро делился впечатлениями.

Павел Басинский: Стихи не писались семь лет, а книги не выходили двадцать?

Марина Кудимова: В 90-х мне показалось, что бумажная книга изжила себя и нечего продолжать лесоповал. Друзья-поэты во главе с Алексеем Ивантером разубедили. Не могу решить до сих пор, правы они или права была я в своем тогдашнем затворе. Но уж как вышло. Иногда я думаю: может, мной в годы безмолвия двигала подспудная и высокомерная солидарность с великими и малыми? Ахматова не издавалась 17 лет. У Цветаевой последний прижизненный сборник вышел в 1928-м. После возвращения в 1940-м издали переводы. А стихи - только в 1961-м. Так что Марина Ивановна остается абсолютной рекордсменкой в этом олимпийском виде. Мне далеко не только до нее, а до множества замолчанных и не прочитанных поныне. К тому же их молчание было вынужденным, а мое - добровольным. Кстати, многих из них воскресил тот же Евтушенко в своих антологиях. После тех непростых лет у меня осталось убеждение, что книга должна быть достаточно редким событием. Мелко крошить этот салат не стоит - вкус теряется. Издавать по пять книг в год - все равно что пять раз в год играть свадьбу.

Павел Басинский: Возвращение Сергиеву Посаду его изначального святого названия вместо Загорска - это во многом твоя заслуга. Как тебе удалось собрать чуть ли не миллион подписей?

Марина Кудимова: Эта история, с одной стороны, проста, с другой - феноменальна. Я просто, как говорится, "воспользовалась служебным положением". Работала в "Литературке". Опубликовала малюсенькую заметку "Вернуть святое имя!" в 1989 году. Ни на что особенно не рассчитывала. Забот у людей был полон рот, эпоха рушилась, страна валилась. Феномен же состоял в том, что авторитет ЛГ продолжал оставаться таким высоким, инерция печатного слова - такой мощной, что письма после публикации пошли мешками, причем рассеянные по планете россияне откликнулись со всего света. Сейчас хоть дату второго пришествия объяви, никто не почешется. Навек благодарна моей тогдашней начальнице Ирине Ришиной, понявшей меня и горячо поддержавшей. Светлая ей память! Депутаты Загорского райсовета, может, в большинстве своем никогда и не задумывались о том, что живут в городе с 600-летней историей под покровом величайшего русского святого - игумена Сергия Радонежского. Но под тихим натиском почти миллиона соотечественников им ничего не оставалось, как внять гласу народному. Проголосовали, в общем.

Павел Басинский: Что ты думаешь о судьбе своего поэтического поколения? Тех, что пришли в литературу в 80-е. Александр Еременко, Алексей Парщиков, Иван Жданов, Геннадий Красников... продолжи этот ряд. Ты не думаешь, что вам просто не повезло вовремя родиться? Шестидесятники сняли все сливки с "оттепели", отзвучали на всех возможных стадионах, заграница их ласкала. Да просто, будем говорить откровенно, шикарно люди жили, при этом еще и считая себя гонимыми - Хрущев на них накричал. А вам досталось самое глухое время. А для "девяностых" вы как бы уже устарели. Не обидно?

Марина Кудимова: Тесный ряд первоклассных поэтов, рожденных в 50-е, действительно можно продолжить. Евгений Блажеевский, Игорь Меламед, Николай Дмитриев. Здравствующие Ефим Бершин, Ирина Знаменская, Владимир Салимон, Олег Хлебников. Чуть моложе или чуть старше - Надежда Кондакова, Юрий Беликов, Станислав Минаков, Виктор Коркия, Владимир Берязев. Стыдно писать "и многие другие". Но перечень велик, поколение мощное. А называешь всегда близких по духу - попросту тех, кого любишь.

Вопрос: кому не повезло родиться, легко переадресовать. Важнее, кому не повезло любить поэзию, как любили ее мы, жить ею в ущерб карьерам и дивидендам, перекликаться стихами по любому поводу. Разве это проблема поэтов, если их мало знают? Это проблема издателей и читателей. Да, шестидесятники жили в свое удовольствие, несмотря на окрики партийных бонз, - и на здоровье! Между прочим они не праздно шатались по планете. Все были безудержными трудоголиками, писали, не отрывая руки. Часто в ущерб качеству, да. Но поэты вообще делятся на две категории - с черновиками и без. Шестидесятники настолько доверяли своей планиде, что публиковали и черновики. Однако у каждого из них наберется по два, а то и три десятка сильнейших стихов, которые еще предстоит отобрать из гигантского наследия. И не они такую жизнь себе выбрали - их выбрала эпоха и обеспечило выше крыши государство, продолжающее, хоть и с огромными зияниями, ставить литературу во главу общественно-политического угла. А наше поколение попало в провал одного государства и все изломы другого, пришедшего на замену нокаутированному. Спонсоры премии "Поэт" остановили процесс чтения на шестидесятниках (и до кучи тех, кто сумел о себе позаботиться) и дальше не пошли - вероятно, в связи с занятостью дележом активов. У их последователей навык чтения и вовсе атрофировался. Но шестидесятники выбрали полагающуюся им - без скидок - всемирную славу при жизни. О том, где, по слову Пушкина, "вечность проводить", они, как мне кажется, не успели задуматься в мелькании стран и стадионов. Нам все же перепадали крохи с барских фуршетов. А тем, кто пришел после нас, не досталось и того. Я стараюсь много времени уделять молодым поэтам. Среди них есть баснословно одаренные. Одна беда: интернет приучил их мало заботиться о мастерстве, почти не работать над строкой. Прежний мем актуальности: "Утром в газете - вечером в куплете" сменился на: "Утром в куплете - тут же в соцсети". Слава теперь измеряется лайками и просмотрами. Но это, я думаю, дело поправимое. Правда, поправимо оно высокой ценой - молчания, одиночества, непризнанности. И если кто не знал, "что так бывает", когда "пускался на дебют" в бесконечное фестивальное бурление, то история литературы - лучший учитель нерадивых. В конце урока посмотрим, чье время глуше, а чье звонче, кто устарел, а кто обновился.

Павел Басинский: Премия, которую тебе присудили, носит имя Андрея Дементьева. Что он значил в твоей поэтической судьбе?

Марина Кудимова: Я шутливо называю своих товарищей, проснувшихся относительно знаменитыми после публикации в "Юности", поколением "Испытательного стенда". Эта легендарная рубрика появилась в журнале в период, когда главным редактором стал Андрей Дмитриевич. На стенд я не попала, но именно Дементьев впервые - в уже далеко не юном возрасте и с ясным пониманием, что полагающиеся испытания мною пройдены без стенда, на собственной шкуре - напечатал мою первую подборку в "Юности". Да что мою! При нем увидели свет на самом деле яркие и шумные произведения конца ХХ века. Дементьев обладал редким обаянием и доброжелательностью. Невозможно найти человека, которого он бы оскорбил или унизил. Что касается его поэзии, то напрасно думать, будто успех бывает случайным. За просто так не ставят памятники на набережной Волги и не открывают Дом поэзии в Твери, который с каждый годом привлекает все больше внимания. Стихи Дементьева, от которых эстеты воротят носы, находят отклик во многих сердцах - особенно женских. Это дорогого стоит! А снобы читали - или делали вид, будто читают и понимают, - Бродского или еще кого поэлитарнее. При этом благополучно пользовались связями Дементьева и его статусом. Лично мне простодушные пожизненно милее лицемерных.