Одного духовного рода с великим философом: Как легендарный филолог Аза Тахо-Годи вошла в ближний круг Алексея Лосева

В пятницу 40 дней со дня ухода Азы Алибековны Тахо-Годи, филолога-классика, писательницы, сподвижника и хранителя наследия великого русского философа Алексея Федоровича Лосева.

Ей было без малого 103 года. Ее долгая жизнь была полной чашей - и счастья, и страдания, и смысла, и молитвы, и интеллектуальной высоты. На отпевании в Покровском храме в Красном селе, где служит протоиерей и философ Валентин Асмус, пособоровавший и причастивший Азу Алибековну Тахо-Годи в день ее кончины, ему сослужило 11 священников и 2 диакона.

Народу на отпевании собралось очень много. Московские интеллигенты всех колен, сотрудники институтов, факультетов и кафедр, причудливые женщины в стиле портретов Данте и китайская аспирантка ее ученой племянницы.

Я плакала, когда звучало Евангелие на древнегреческом. Его читал ученик Азы Алибековны, отец Михаил Асмус. И столько в этом было трогательного созвучия учености и духа, столько их сродственности, плохо представимой сегодня.

Закончилось прощание чтением соболезнований первых лиц государства и Церкви - президента и патриарха. Мир склонялся перед достойнейшим человеком.

На Ваганьковском кладбище, где ее хоронили рядом с могилами близких - великого философа Алексея Федоровича Лосева и его первой жены, а также родных сестры и брата - солнце играло сквозь резную листву высоких кленов. И народу снова было много. Хорошие певчие, возможность проститься тем, кто не успел в церкви. Нетяжкое прощание. И дело не в том, что это не безвременный уход - она прожила дивно долгие годы (без малого - 103), а в том, как она жила.

Жизнь в ней преизбыточествовала, но это был не тот избыток, которым мир сейчас привык чваниться. Это был избыток ума, воли, силы, собранности, дара, трудов, но в особенном, очищенном - то ли интеллигентской школой, то ли выбранной духовной дорогой - состоянии.

И как венец всего вспоминалась витавшая среди ее знакомых мысль, что и она вслед за Алексеем Федоровичем Лосевым и его женой Валентиной Михайловной также была тайной монахиней. Во всяком случае она была похожа на монахиню… В ней было столько непреклонной педагогической (но казалось, что и монашеской) строгости, сути и стиля. И казалось, совсем не было никакой слабости.

Аза Алибековна Тахо-Годи была легендарным человеком. И было немного боязно, что эта легендарность сотрется, забудется с ее уходом. Пережив времена перевернутых истин, мы теперь переживаем время переверстываемых искусственным интеллектом банальностей, а она была предельно небанальным человеком.

Имя ее для широкой публики прозвучало в 80-х годах ХХ века со страниц "Литературной газеты", опубликовавшей знаменитую фотографию Алексея Федоровича Лосева, сделанную Юрием Ростом. "Тахо-Годи" - перебирала я красивые и таинственные слова и думала: откуда-то с Востока. Из Ирана? Из Индии? И представляла длинные платья, тяжелые восточные серьги и потемневшие серебряные браслеты. Отсутствие интернета и википедий утончало фантазии.

Но реальность на самом деле всегда лучше мечты. Человеческая стать, обещанная ее таинственным именем, присутствовала в мире, хотя это была другая стать. Не красоты и нежности, но верности и силы.

Когда спустя 30 лет я услышала, что коллега идет к знаменитому филологу на интервью, увязалась вослед. В разговоре вставила словечко про любимую мною работу Лосева "Эрос у Платона". И она позвала нас ходить к ней на семинар. И две великовозрастные особы года два счастливо сидели рядом с первокурсниками классического отделения МГУ.

Семинары проходили в гостиной дома Лосева на Арбате. Немногочисленные студенты ("классиков" всегда мало) собирались за овальным столом. Счастливчик мог попасть и в большое кресло, в котором любил находиться сам Алексей Федорович.

У меня душа уходила в пятки, когда она на этих семинарах что-то строго спрашивала у студентов. Строгость вообще ей никогда не изменяла. Ее раздающиеся с лекционной кафедры протяжные слова на древнегреческом звучали в ушах студентов-филологов еще добрых 30-40 лет после окончания университета и напоминали им о неминуемых экзаменах.

Она сама в жизни выдержала несколько тяжелейших экзаменов. Первый - арест отца в 1937-м. Семья потрясенная, но еще не разбитая на осколки, замерла в Москве, а она оказалась у дяди во Владикавказе. Затем арест матери, суд и лагерь. Дети - кто где.

Она всегда вплетала в мучительный маршрут попытки преодоления зла, опасности, разрушения. Ей всегда хватало внутренней силы вершить дела любви. Так она собрала еды и поехала к матери в лагерь. Нашла ее изможденной, почти неузнаваемой. Но ей хватало и мудрости, чтобы выдерживать неумолимость судьбы, так хорошо объясненной ее любимыми древними греками.

А наверное, последней ее такой великой попыткой было сохранение Дома Лосева от посягавших на него в начале 90-х с разорительными проектами новых "сильных мира сего". Лакомый же кусочек недвижимости на Арбате!

А в молодости ей, как дочери "врага народа", были закрыты дороги в лучшие институты. Но она поступила не в лучший, который потом слили с лучшим. Во время этих поступлений случилась встреча с Лосевым. И, конечно, опыт ее страдания всего скорее был ему "слышен". Они с женой также прошли через репрессии, были в лагерях.

Вскоре Аза Алибековна оказалась в их доме. Она вспоминала это как счастливейшее время в жизни - присоединение к Лосевым.

Дом принял ее как духовную дочь. Она сразу была в этом доме своей, сродной ему. В том числе и в силу своей разумной осторожности и осмотрительности. В семье отсидевших в лагере (тем более тайных монаха и монахини) это было первым качеством. Никто опасный, лишний, чужой не должен был появиться в доме и в окружении. Но появившийся должен быть понят, разгадан, принят или отвергнут.

Казалось, что в круг Лосева попадали все значимые современники. Литературный секретарь, что сам пошел потом в великие философы. Начинающий молодой режиссер, введенный в дом и снявший похороны Лосева. Перебирая круг вхожих в дом людей, думаешь: они не могли не встретиться.

Но - могли. А встретились во многом благодаря Азе Алибековне. Валентина Михайловна Лосева рано умерла, и дверь перед ними открывала Аза Алибековна. Алексей Федорович хоть и очень тонко чувствовал людей, само устройство души человека, но с лагеря был почти незряч. Его глазами после смерти жены стала Аза Алибековна. Она собирала круг людей, например, его редакторов в издательстве, которые служили ему, дрожали над его трудами, делая все для того, чтобы они выходили - как можно быстрее и полнее.

Это был закон Дома Лосева - вокруг него всегда расходились человеческие круги. И люди, по делу входившие в круг, становились какой-то важной человеческой связкой в сущностных сюжетах. В служении - мысли, слову, памяти. Мы с коллегой, пришедшие поздно и соприкоснувшиеся с миром Азы Алибековны, служили в основном памяти. Ее памяти - о великих близких, о собственной судьбе.

Лосев писал о важности рода, и, словно следуя его словам, Аза Алибековна путь своего рода строила вокруг по-баховски наигранных им философских мотивов. Сама она писала книги о Платоне и Аристотеле. Ее сестра совместно с Лосевым написала книгу "Эстетика природы". Ее племянница посвятила докторскую исследованию художественной прозы Лосева.

И нет, это не было желанием нарастить в благотворности великой тени значимость своего имени. Я однажды что-то такое брякнула на кухне, что, мол, любимые мною небольшие книги с биографией Платона и Аристотеля - это, конечно же, Алексей Федорович, а Аза Алибековна за ним записывала…. "Да? - переспросила меня племянница Азы Алибековны, профессор МГУ Елена Аркадьевна Тахо-Годи. - Насколько я помню, она писала эти книги у нас во Владикавказе и была там одна". И это запретило мне по отношению к этой семье вольные соображения на любую тему, которыми сейчас забит Дзен.

Аза Алибековна очень много значила сама, но то, что она добывала своим умом и выпускала в свет, было как разрастающийся куст одного культурного и духовного с великим философом рода.

Память светлая и вечная о ней неминуема, пока будет жива русская культура, вера и значимы духовные токи нашего мира.