Багряный Эдуард Багрицкий

При том, что Маяковский относился к Багрицкому свысока, снисходительно признавая одаренность, но и критикуя: "Интересничает, а поэт талантливый!" Да, тот интересничал вовсю. Воспевал в самых энергичных выражениях морскую стихию – а сам к воде подходить побаивался. Намекал, что шрам на его лице от сабельного удара – а то было последствие кожного заболевания. В сущности, он был, по словам современников, скромным и застенчивым человеком. Воспевавший людей сильных и смелых, страстную любовь и смертельную опасность, Багрицкий страдал астмой (которая и свела его в могилу в 38 лет) и из дома выходить особо не любил. Такой вот тип странника-домоседа. Когда в перестройку раздавались голоса, что Багрицкого надо "отменить" за то, что он, дескать, воспевал чекистов, мне было смешно. Он воспевал и контрабандистов (что не нравилось Маяковскому), и рыбаков, и солдат, и Тиля Уленшпигеля. Все героическое, что давало почву его пылкому поэтическому воображению. В тот век именно чекисты и комиссары были героями – на той стороне баррикад, на какой оказался одесский юноша из еврейского мещанства Эдик Дзюбан, выбравший себе звучный (и, в общем, пошловатый) псевдоним "Багрицкий": багряный, темно-красный. В 1917 году ему было уже 22 года. Он успел стать известным в узких кругах литературной Одессы за изысканные, прямо-таки декадентские стихи И звонко дребезжат зелёные цикады В прозрачных венчиках фарфоровых цветов, И никнут дальних гор жемчужные громады В беретах голубых пушистых облаков. Какую сторону в противостоянии красных и белых поэту выбрать, решила судьба, ну и происхождение тоже. На Юге он успел послужить в Красной армии. Но, как пишут, в боях участия не принимал, а работал в агитационной печати. С 1925 года по настоянию активных и влиятельных друзей из "южнорусской литературной школы" во главе с Валентином Катаевым он поселился в Москве и быстро стал известен на всесоюзном уровне. Стал восприниматься чуть ли не как комсомольский поэт номер один. Эдуард Багрицкий и Валентин Катаев. 1919. Фото: Музей истории российской литературы им. В.И. Даля / Дзен-канал журнала "Родина" Где широкая дорога, Вольный плес днестровский, Кличет у Попова лога Командир Котовский. Он долину озирает Командирским взглядом, Жеребец под ним сверкает Белым рафинадом. Жеребец подымет ногу, Опустит другую, Будто пробует дорогу, Дорогу степную. Именно эти строки наиболее высоко ценил Маяковский… Что ж, в них и правда много силы, энергии, прямо-таки огня. А на месте Котовского мог быть кто угодно – от какого-нибудь Чингачгука на мустанге до барона Унгерна (ну, это если бы судьба автора обернулась иначе). Однако со временем стихи Багрицкого стали меняться – усложняться по форме, играть новаторскими ритмическими конструкциями, углубляться содержательно. Поэт, который знал, что долго ему не прожить, мучительно размышлял о смерти. Ему хотелось умереть героически. И вот из этого желания возникали строки, которые наизусть заучивали поколения наших соотечественников, которые повторяли солдаты на всех войнах вплоть до нынешних дней: Боевые лошади Уносили нас, На широкой площади Убивали нас. Но в крови горячечной Подымались мы, Но глаза незрячие Открывали мы. Возникай содружество Ворона с бойцом — Укрепляйся, мужество, Сталью и свинцом. Чтоб земля суровая Кровью истекла, Чтобы юность новая Из костей взошла. Это из поэмы "Смерть пионерки", которую сегодня исследователи считаю вещью таинственной, исполненной мистики и попыток разобраться в сути мироздания. "Юность новая из костей взошла…" Жутковато, не правда ли? Багрицкий размышляет о том, что будет после смерти – возможен ли ответ? Вряд ли. Но Багрицкий продолжал думать об этом до самого конца, который он принял как философ. Вот еще из воспоминаний: "Врачи и сёстры в больнице, где Багрицкий провел последние свои дни, говорили, что среди тяжёлых больных они давно не видели такого мужественного, терпеливого и весёлого человека. Сначала они полагали, что он не сознает всей серьёзности своего положения, потом увидели, что он всё понимает. И неизменное его спокойствие и шутливость – не от неведения, а именно от понимания неотвратимости и огромности того, что ему предстоит"… Кстати, именно в честь Багрицкого был назван другой романтик, ещё более популярный у нынешних молодых литераторов – Эдуард Савенко , родившийся через 9 лет после его смерти и впоследствии взявший себе совсем уж безвкусный псевдоним "Лимонов"… Думаю, причина популярности Багрицкого у молодёжи в том, что его романтичные стихи – это нечто сугубо воображаемое, отдельное от здешнего мира, как будто увиденное на экране, в виртуальной реальности. Написанное при этом странными, завораживающими, будто шаманскими ритмами. Очень декоративное, очень привлекательное. В общем, некое воплощение поэзии, какой она видится многим сегодня. Да, это понимание поэтического можно считать неполным и даже неправильным. Но к Багрицкому оно подходит на все сто, а кто скажет, что он не поэт?