Выросли в бедности: как началась дружба Эллы Фицджеральд и Мэрилин Монро
В издательстве «Альпина» в марте выходит книга о взаимоотношениях двух великих женщин из мира искусства — «Разве мы не можем быть подругами».
Роман Элайзы Найт и Денни С. Брайс описывает историю дружбы между королевой джаза Эллой Фицджеральд и кинозвездой Мэрилин Монро. Начинается всё с переписки — первое письмо отправляет Мэрилин, она восхищается Эллой и просит дать уроки вокала. Со временем артистки начинают созваниваться, встречаться в уютных кафе. Они делятся друг с другом самым сокровенным, рассказывают о трудном начале творческого пути, неудачах на любовном фронте, карьерных переживаниях и становятся настоящими подругами. Оказывается, у женщин много общего. Но однажды их пути расходятся.
С разрешения редакции «Рамблер» публикует отрывок из книги, в котором Мэрилин Монро и Элла Фицджеральд впервые разговаривают по телефону.
Мэрилин сидит у себя на диване и накручивает на палец телефонный провод, стараясь запастись терпением. Из трубки доносятся приглушённые голоса. Они с Эллой переписываются уже некоторое время, но всё же письма — это не то же самое, что телефонный разговор. И Мэрилин пока не уверена, будет ли он отличаться в лучшую или в худшую сторону.
— Вот и она, мисс Монро. — В трубке слышен шорох, а затем наступает тишина, но по звукам дыхания она понимает, что Элла наконец-то подошла к телефону.
— Алло. — Элла говорит с придыханием, её голос намного мягче, чем на пластинках.
— Мисс Фицджеральд, как же я рада, — говорит Мэрилин с улыбкой. — Я уже не один десяток раз набирала ваш номер, а потом тут же вешала трубку. Я уже говорила об этом в письмах, но скажу ещё раз: я всегда восхищалась вашим пением. Часами могла слушать ваши пластинки. У вас есть проигрыватель для пластинок? Ох, ну разумеется, есть. Что я несу? Поверьте, я так признательна, что вы ответили на мой звонок. — Из-за волнения она начинает тараторить, поэтому делает глубокий вдох, чтобы успокоиться. Сейчас она ощущает себя не Мэрилин, кинозвездой, а всего лишь Нормой Джин, маленькой девочкой, впервые повстречавшей своего кумира.
Элла Фицджеральд, 1962 года
— Ты же знаешь, что в Нью-Йорке сейчас за полночь?
Мэрилин бросает взгляд на часы на прикроватном столике. В Калифорнии семь минут десятого.
— Боже. Я об этом даже не подумала. Мне перезвонить?
— Всё нормально. Я рада, что ты позвонила. У меня тут небольшая проблема, и я совсем не против. Сделать. Перерыв.
У Мэрилин невольно округляются глаза, когда Элла с нажимом произносит последние несколько слов. Они адресованы не ей, а кому-то, кто продолжает бубнить на фоне.
— Чем я могу помочь? — Раздражение в нежном голосе Эллы утихает.
— Да-да... Прости, я волнуюсь. Надо было сразу сказать, зачем я звоню. — Мэрилин выпрямляет ноги и скрещивает их заново, пытаясь подобрать слова. У неё сосёт под ложечкой, совсем как на пробах.
— Незачем волноваться, — говорит Элла. — Сколько можно играть друг с другом в кошки-мышки? Давно пора было встретиться или хотя бы поболтать по телефону.
Мэрилин делает ещё один глубокий, медленный вдох. Это не так-то просто. Её буквально распирает от желания поделиться с Эллой хорошими новостями.
— Да, — соглашается она, стараясь дышать помедленней.
— У тебя всё хорошо?
— Да, говорю же, просто волнуюсь. Нужно себя перебороть, верно? В общем, помнишь, я просила тебя позаниматься со мной пением для роли в фильме «Джентльмены предпочитают блондинок»?
— М-м?
Из трубки по-прежнему доносятся посторонние звуки, и Элла, кажется, думает о чём-то другом. Мэрилин рассчитывала на приватную беседу, чтобы поговорить с Эллой о пении более откровенно, чем в переписке.
— Вы не могли бы пойти куда-то ещё? Я говорю по телефону. — Элла делает паузу. — Ты тоже, Джорджиана.
Ах, Джорджиана. Та самая кузина, которая любезно ответила на первое письмо Мэрилин.
— Мэрилин... Можно я буду так тебя называть? — спрашивает Элла, когда шум затихает.
Мэрилин приободряется. Вот теперь-то они точно смогут поговорить.
— Да, конечно.
— Мэрилин, ты же не будешь снова просить меня позаниматься с тобой? Я не могу этого сделать. Я никому не даю уроков.
— Да, да, конечно. Хотя мне интересно почему. Ты никогда об этом не говорила.
На некоторое время воцаряется молчание, и Мэрилин волнуется, не прервалась ли связь.
— Потому что я самоучка, — говорит Элла задумчиво. — За всю жизнь я не взяла ни единого урока. Я научилась благодаря постоянной практике. Пение звучит из моего сердца. Там я нахожу свой голос. По крайней мере, так я всем говорю.
Мэрилин поражена. Она была уверена, что Элла с её выдающимися вокальными данными и удивительным талантом потратила кучу времени на обучение. С другой стороны, в глубине души она, наверное, догадывалась, что талант Эллы — от Бога.
— Ничего себе. Я всё время беру разные уроки. А тебе всё даётся само собой?
— Ну, у моей семьи не было на это денег. Я обходилась тем, что имела. В детстве я много слушала. Больше всего мне нравились сестры Босвелл. Однажды мама выручила пару лишних долларов и купила для меня одну из их пластинок. Я просто влюбилась в Конни Босвелл. Днями напролёт распевала её песни, пока совсем не посадила голос.
— О, я знаю, каково это — расти в бедности. Было время, когда я жила на хлебе и воде. И тоже самостоятельно упражнялась в актёрском мастерстве. Отрабатывала реплики перед зеркалом. Было ужасно неловко, если кто-то врывался посреди монолога. — Мэрилин смеётся, вспоминая, как другой приёмный ребёнок в семье Болендер застукал её в драматичной позе и с разинутым ртом, когда она отчитывала воображаемого Кларка Гейбла. — Ещё я любила петь в душе. Пела твои песни, Билли, Дорис, Фрэнка и Сэмми Дэвиса — младшего. Мой любимый альбом — «Элла поёт Гершвина».
Монро позирует для фотографов во время съёмок фильма «Зуд седьмого года» (1954)
— Наши вкусы совпадают. Я тоже люблю этих исполнителей, — отвечает Элла со смешком. — Значит, ты выросла не в Беверли-Хиллз? Не в семье солидного голливудского продюсера?
— Не-а. Впрочем, я действительно жила неподалеку. Моя мама была монтажёром. Это единственное, что связывало меня с Голливудом. Я успела пожить со многими людьми, которым я была не нужна... И в сиротском приюте тоже. — Не верится, что она это сказала. Раньше Мэрилин никому не признавалась. — Я им всем показала, не так ли?
— Выходит, мы обе поднялись из низов. — На несколько мгновений Элла погружается в глубокое молчание. — Приют, говоришь?
— Это были худшие годы моей жизни. Но та девочка умела мечтать.
— Меня и саму на несколько лет сослали с глаз долой. И меня тоже спасли мечты. Говоришь, тебе нравится альбом «Элла поёт Гершвина»?
— Да, обожаю его. «В народе говорят, что любовь слепа», — Мэрилин пропевает строчку из своей любимой песни.
— Гершвин — великолепный композитор. Но мне нравятся и многие другие. Несколько лет назад Decca выпустила кое-какие из моих ранних песен. Хотя пришлось потратить время на уговоры. Мой менеджер, Мо Гейл, был не особо полон энтузиазма. — Хрипловатый смех Эллы звучит почти столь же лирично, как её музыка. Мэрилин широко улыбается. Этот альбом у неё тоже есть, но она сдерживается, чтобы не начать бурно восторгаться.
Графики Ганта: какие стратегии помогут поступить в топовый зарубежный вуз