Прежде чем обратиться непосредственно к событиям бурного периода конца лета - начала осени 1991 года, имеет смысл оглянуться на эпоху крушения СССР в целом. Оглянуться, чтобы констатировать удивительный факт. В пестрой и широкой ситуативной коалиции, разваливавшей державу, а затем правившей бал на первых этапах существования «молодой Российской Федерации», было не так уж и много истовых идейных антикоммунистов, антисоветчиков и сторонников развала. Едва ли не больше их было в окружении вроде бы стремившегося к сохранению страны Михаила Горбачева, да и статус у них был солиднее. Возьмем хотя бы «архитектора Перестройки» Александра Яковлева, тоже, конечно, «побелевшего» не сразу, но к этой самой Перестройке подошедшего уже во всеоружии.

Коалиция победителей

Борис Ельцин, главный злой гений эпохи, на самом деле никаким идейным антисоветчиком не был, он был врагом Горбачев, и всего его меткие удары по Союзу и братские объятия с окраинными национал-сепаратистами были лишь ударами по союзному президенту и генсеку. Недаром в кругах силовиков и спецслужбистов тогда носилась идея замены Горбачева как главы союзного государства на Ельцина — о ее нереализованности много позже сокрушался бывший генерал КГБ Николай Леонов. Генерал не совсем безосновательно считал, что Борис Николаевич ровно с тем же задором и яростью, с какой крушил страну, немедленно начал бы пытаться ее сохранить. Широким слоям партхозноменклатуры, рассчитывавшим на советских руинах приватизировать в свою пользу народную собственность и в итоге замыслы этим успешно осуществившим, идейные привязанности также были чужды — ничего личного, только бизнес. Впрочем, и те, кто выполнял за них идейное оформление приватизации и перехода к дикому капитализму, либерально-антисоветский окрас приобрели «без году неделя». Еще за пару лет до Беловежья они, как Егор Гайдар, сидели в журнале «Коммунист» и тому подобных изданиях и структурах и проповедовали рыночный социализм. Да, кстати, и став либерал-капиталистами, они действовали раннебольшевистскими методами и с большевистским пылом, в худшем смысле этих слов. Наконец, «крепкие хозяйственники» типа Юрия Лужкова, Виктора Черномырдина и Олега Сосковца (сейчас бы их назвали технократами, хотя это не совсем синонимы), довольно быстро если не вытеснившие, то потеснившие «гайдаровских мальчиков» в верхних эшелонах, тем более не страдали каким-то статистически значимым антисоветизмом, их сильной стороной и козырем была как раз хорошая советская управленческая школа. Настоящими антисоветчиками и сторонниками разрушения «до основанья, а затем» (эти группы пересекаются не полностью, но в немалой степени) были разве что некоторые диссиденты и правозащитники, как правило, прошедшие лагеря. Но, что интересно, они очень быстро оказались на политической обочине после победы коалиции, к которой принадлежали. Правозащитник Сергей Григорьянц в своей недавно вышедшей книге «"Гласность" и свобода» вспоминает:

«Как забыть ту атмосферу любви друг к другу, готовности во всем помочь, которая была неотделима в те годы от стремления к правде, обновлению страны и, конечно, к жертвенности. И это были сотни, скорее даже тысячи людей во многих городах. Они никогда (или очень недолго) не называли август 1991 года „своей победой", а режим Ельцина — „нашей властью", а потому и оказались не только забытыми, но и преследуемыми».

Самых стойких, типа Сергея Ковалева, хватило до первой чеченской кампании. Поэтому вполне объяснимо, что практически сразу после провала ГКЧП в крайне политически и психологически разношерстной коалиции победителей вспыхнули яростные споры, какой быть России с Союзом или без него.

«По-настоящему страшно»

Тревогу российских крайних «демократов» и иных зарубежных наблюдателей вызывали даже самые смутные, часто им самим примерещившиеся намеки на интерпретацию событий 18-21 августа как победы не либеральной демократии, а, условно говоря, «русской национальной революции». «Коммерсантъ» отмечал в те дни в обзоре мнений Старого Света:

«Роль, сыгранная Ельциным в свержении ГКЧП, не слишком изменила сложившееся о нем в Европарламенте мнение. Как известно, в апреле этого года депутаты Европарламента не проявили к российскому лидеру того почтения, на которое он рассчитывал. И сейчас его продолжают называть "демагогом и националистом".

Депутат Европарламента от Великобритании Глин Форд в доказательство национализма российского президента привел следующие его слова: "Русские не должны стрелять в русских". "Мне кажется, что людям не следует стрелять друг в друга независимо от того, русские они или нет", — заметил британский депутат». Доморощенные попутчики были не менее суровы и придирчивы. Впрочем, они всегда подозревали российского президента в некоем «правом уклоне», имея в виду хотя бы, как он еще в статусе московского градоначальника встречался с лидерами общества «Память». Например, Елена Боннэр 29 августа 1991-го в «Известиях» в статье «Мы защищали не Михаила Сергеевича, мы защищали закон» сетовала, что на похоронах трех погибших в дни ГКЧП молодых людей были православный священник и раввин, что кому-то из присутствующих на панихиде не понравилась еврейская молитва, а также что Ельцин, как и Горбачев, не должным образом относятся к проблеме национального самоопределения советских республик. Она же 29 августа вместе с правозащитником Юрием Самодуровым отправила советскому и российскому президентам открытое письмо с вопросом:

«Всем демократическим силам, тем, кто спас страну в эти три дня, пора четко определить, что мы создаем. Державную, милитаризованную, военно-бюрократическую, легко управляемую Россию — "Самодержавие, православие, народность" — или свободное, демократическое содружество государств» («Предлагаем план стабилизации» // «Правда», 2 сентября 1991 г.).

3 сентября в «Независимой газете» было опубликовано заявление, подписанное, кроме Боннэр, известными учеными-гуманитариями Ю.Афанасьевым, Л.Баткиным, В.Библером, Ю.Буртиным, В.В.Ивановым и Л.Тимофеевым — они, будучи радикальным крылом «демократического» движения, позиционировали себя как группа «Независимая гражданская инициатива». В письме предлагалось «приветствовать как прогрессивную тенденцию» «развал государства, которое раньше называлось Российской империей, а затем СССР» и выражалась обеспокоенность «заявкой на преобладающую роль России в СССР» и «возможными территориальными или имущественными претензиями России к соседним республикам в случае роспуска СССР». Рядом с заявлением можно было прочитать статью Владимира Коваленко «Вот теперь по-настоящему страшно». Автор обвинил Ельцина в желании развязать войну с Украиной, желании «устроить в Крыму какой-нибудь сомнительный референдум и быстренько присоединить к РСФСР» (!) а заодно в скрытом шовинизме — дескать, на одной из встреч с избирателями он на вопрос, почему у его жены «нерусское имя Наина и отчество Иосифовна», не дал отповедь, а поспешил ответить, что ее настоящее имя русское, Анастасия. Материал Коваленко и вообще критика Ельцина вызвали ряд гневных писем проельцински настроенных читателей, посчитавших, что их кумира незаслуженно оскорбляют; вообще, при всей глубинной недемократичности Бориса Николаевича, феномен «демократического культа личности» крайне интересен, тем более что включает в себя и другие яркие фигуры, например, Керенского. В итоге многолетнему, а тогда начинающему редактору НГ Виталию Третьякову пришлось оправдываться, что издание не стало «антиельцинским» и руководствуется исключительно профессионализмом и непредвзятостью.

«Уполномочен Президентом РСФСР сделать следующее заявление»

Тут, однако, следует сказать, что мы чуть забежали вперед, и отметить — если домыслам о бытовом шовинизме Ельцина место в разделе, собственно, домыслов, то некоторая предыстория у обвинений в антиукраинской позиции была, и некоторые основания для них и вправду имелись. В первые дни после путча туманные и не очень намеки на возможность пересмотра границ с УССР, да и другими республиками, делал как сам глава РСФСР-РФ, так и его вполне «прогрессивные» соратники. Скажем, поднимал эту тему Анатолий Собчак. А 26 августа московский мэр Гавриил Попов предложил отсоединить от Украины в пользу России не только Крым и часть украинского Левобережья, но еще и Одесскую область с Приднестровьем. Кульминацией же «великорусского реваншизма и ирредентизма» со стороны ельцинской команды стало заявление, озвученное президентским пресс-секретарем Павлом Вощановым в тот же день, что и предложение Попова, то есть 26 августа. В историю оно, по имени озвучившего, вошло как «меморандум Вощанова». Звучал меморандум следующим образом:

«В последние дни в ряде союзных республик провозглашена государственная независимость, заявлено о выходе из Союза ССР. Возможны и другие решения, существенно меняющие баланс отношений в рамках единой Федерации. В связи с этим уполномочен Президентом РСФСР сделать следующее заявление.

Российская Федерация не ставит под сомнение конституционное право каждого государства и народа на самоопределение. Однако существует проблема границ, неурегулированность которой возможна и допустима только при наличии закрепленных соответствующим договором союзнических отношений.

В случае их прекращения РСФСР оставляет за собой право поставить вопрос о пересмотре границ. Сказанное относится ко всем сопредельным республикам, за исключением трех прибалтийских (Латвийской, Литовской, Эстонской), государственная независимость которых уже признана Россией, чем подтверждена решенность территориальной проблемы в двусторонних отношениях».

Почему прибалтов вывели за скобки — предельно понятно. С ними Ельцин и Ко установили особо теплые отношения на почве демонтажа СССР (для Ельцина — горбачевского режима). К тому же они и их «стремление к свободе» были под опекой Запада, причем едва ли не в большей степени, чем страны Варшавского договора и СЭВ, не говоря уже об остальных советских республиках. Европа и США спокойно прореагировали на ввод войск в Баку в январе 1990-го, закончившийся кровавыми эксцессами, но крайне жестко и нервно встретил аналогичные меры в Прибалтике год спустя. Вощанов, между тем, так прокомментировал собственное заявление:

«Если эти республики [Украина и Казахстан] войдут в состав союза с Россией, то проблемы нет. Но если они выходят, мы должны побеспокоиться о населении, которое живет там, и не забывать, что эти земли были освоены россиянами. Россия вряд ли согласится отдать их так легко».

«Вощанов подтвердил»

Что стояло за меморандумом, наделавшим тогда много шума? Егор Гайдар незадолго до смерти в беседе с публицистом Олегом Морозом высказал версию о самодеятельности пресс-секретаря: «О.М.: Он же не от себя это предложил. Е.Г.: Я не думаю, что от Ельцина. О.М.: Ну, как так — пресс-секретарь предлагает от своего имени такие серьезные вещи… Е.Г.: Ну, это же все-таки революционная ситуация. Она необычная. Там нормальные бюрократические законы не действуют. Я очень сильно сомневаюсь, что он согласовывал это с Борисом Николаевичем. О.М.: В таком случае Борис Николаевич должен бы сразу же опровергнуть заявление Вощанова, дезавуировать и выгнать его с работы. Е.Г.: Ну, в общем-то, он его и дезавуировал. И очень быстро выгнал с работы… О.М.: Все-таки у меня было ощущение, что через Вощанова был просто вброшен пробный шар. Такое ведь часто бывает: вбрасывают что-то через пресс-секретаря, референта, помощника… Е.Г.: Это же было через семь дней после фактического краха Союза. Был полный бардак в стране». Сам же Вощанов и спустя много лет утверждал, что полностью согласовывал свои действия с шефом. Об этом идет речь, например, в статье «Как я объявлял войну Украине», опубликованной в «Новой газете» осенью 2003-го. Правда, Павел Игоревич, видимо, за давностью лет и по забывчивости, перенес сюжет из августа в сентябрь:

«После августовского путча (так его тогда называли) Б. Ельцин пребывал в состоянии политической эйфории. Он — победитель Горбачева! Это для него было главным. А коли так, то должен добиться того, чего не мог добиться президент СССР. Например, примирить армян и азербайджанцев, конфликтующих из-за Карабаха. Или того больше — добиться, чтобы лидеры всех республик подписали новый Союзный договор.

Политической воли любой ценой сохранить Союз у Ельцина конечно же не было. Было другое — желание почувствовать себя общепризнанным Лидером. Это ж так эффектно: все, кто торпедировал начинания Горбачева в Ново-Огареве — и Назарбаев, и Кравчук, и Шушкевич, — придут к нему, к Ельцину, и поставят подписи. Горбачев посрамлен!

Но никто не пришел. В конце сентября 91-го Ельцин неожиданно для себя сам оказался в положении Горбачева. Ему никто не перечил, но никто не торопился что-то предпринимать. Российский президент был уязвлен. И тогда родилась идея «намекнуть» партнерам по переговорам, что «Ельцин — это вам не Горбачев».

Об этом в 2011-м писал и известный ультралиберальный экономист Андрей Илларионов, разбиравший ситуацию в своем Живом Журнале.

«Павел Вощанов подтвердил обоснованность сомнений хозяина этого блога в аккуратности описания событий конца августа 1991 г., данного Е.Гайдаром.

П.Вощанов подтвердил, что:

1. Смысл и суть заявления, текст которого приведен выше, и под которым стоит подпись "П.Вощанов", были согласованы П.Вощановым непосредственно с Б.Ельциным.

2. Перед отъездом Б.Ельцина в отпуск в Юрмалу П.Вощанов задал Б.Ельцину прямой вопрос, согласен ли он, Б.Ельцин, на обнародование этого заявления. Б.Ельцин дал прямой ответ: "Да".

3. Публикация заявления от имени Б.Ельцина за подписью П.Вощанова сопровождалась брифингом П.Вощанова для журналистов, во время которого на вопрос, может ли он назвать страны, к каким относится указанное заявление, П.Вощанов назвал две республики: Украину и Казахстан. Эти комментарии П.Вощанова вызвали болезненную реакцию в Киеве и Алма-Ате.

4. Вскоре Б.Ельцин из Юрмалы позвонил П.Вощанову и высказал свое неудовольствие. На вопрос, что именно вызвало его неудовольствие, Б.Ельцин пояснил, что с текстом самого заявления он согласен, но считает, что упоминание П.Вощановым названий республик, к которым могут быть применены меры, упомянутые в заявлении, было излишним.

5. Данная история не повлияла на характер сотрудничества Б.Ельцина с П.Вощановым, которое продолжалось без каких-либо значимых проблем в течение еще шести месяцев — вплоть до февраля 1992 г.».

Упомянутая Илларионовым реакция украинского и казахстанского руководства и вправду была весьма болезненной.

И снова 3 сентября

Вознегодовал председатель Верховной Рады и будущий первый президент Украины Кравчук, прозвучали намеки на срочное создание собственной армии и национальной гвардии с понятными целями. Казахстанский лидер и будущий «елбасы» Назарбаев телеграфировал в Москву — «начал набирать силу общественный протест с непредсказуемыми последствиями». Превентивно насторожились и в Минске. На этом фоне Ельцин, чем бы изначально не были мотивированы слова, вложенные им в вощановские уста, предпочел дать задний ход. Вице-президент Руцкой, еще недавно в унисон с Поповым и Собчаком говоривший о «возмущении стремлением Украины отделиться», совершил примирительные визиты в Киев и Алма-Ату, где подписал документы о незыблемости межреспубликанских границ. Эмоции украинских и казахских национал-сепаратистов и их московских «демократических» единомышленников стихли не сразу. В насыщенный, но еще не воспетый Михаилом Шуфутинским день 3 сентября неугомонная Елена Боннэр в газете «Куранты» прямо угрожала российскому руководству:

«Я на себя беру очень большую функцию на ближайшие месяцы. Я буду объяснять Западу, а Запад меня слышит, что нельзя помогать только России. Я голову разобью за то, чтобы помогали всем республикам. А вам, товарищи депутаты, надо думать, допустимо ли нас согнать в очередной раз в великую Россию, в тюрьму народов».

Спустя пять дней она же сетовала в «Московских новостях»:

«А с утра Украине независимой и Казахстану сказано было: не рыпайтесь, а то мы — победители, Великая Россия — территориальные претензии вам предъявим. Бог ты мой, ну почему моя любимая, моя единственная и действительно великая Россия ничему на собственной крови, на собственном опыте не учится?

Ведь дала судьба Ельцина (…) Что дала нам та великая, насквозь кровью пропитанная победа? Триста миллионов рабов в собственном доме, гидру военно-промышленного комплекса, горы оружия (…) только для того (или за то?), чтобы мы чуть ли не половину Европы в собственную вонючую тюрьму затащили. По новой пойдем?».

Концепция России без СССР, но с расширенными границами, сменилась другой — переформатирования Союза таким образом, чтобы пастухом и лидером сонма республик был уже не наднациональный и надреспубликанский центр, а непосредственно Россия. Об этом, например, писал Андраник Мигранян в том же насыщенном — под стать дню выпуска — номере «Независимой газеты» от 3-го сентября, где был размещены памфлет Коваленко о русопятстве Ельцина и открытое письмо «Независимой гражданской инициативы». Его статья называлась «Почему опасно сохранять старый центр?», причем все три материала нашли свое место на одной странице.

Тактика «теневого лидерства» и Запад

В середине сентября российский госсекретарь Геннадий Бурбулис предоставил Ельцину документ, составленный группой вполне либеральных, точнее, на глазах становящихся либералами авторов вроде Егора Гайдара. Он в первую очередь был посвящен внутренним проблемам России, но были и тезисы, касающиеся отношений с другими пока еще союзными республиками.

«6. Скрытое инициирование работы по созданию экономического сообщества без участия властных структур Центра, в котором Россия, в силу своего геополитического положения, производственного и сырьевого потенциала займет место неформального лидера. Учитывая опасения республик, особенно малых, перед возможным гегемонизмом России, использование на первых порах тактики «теневого лидерства». Укрепление особого статуса России в экономическом и геополитическом пространстве через политику «круглого стола»…

7. Декларирование отказа от претензии на роль нового Центра при одновременном вымывании властных полномочий союзного Центра и создании институтов Сообщества, во многих из которых Россия фактически доминирует (военно-политический блок, банковская и финансовая система «зоны рубля», топливно-энергетический и транспортный комплекс, научно-технический потенциал)…

Провести конфиденциальные переговоры с руководством Вооруженных Сил о том, что единственный способ сохранить армию — постепенно сделать ее российской».

Надо полагать, такой вариант вполне бы устроил значительную часть военно-политической элиты США, считавшей желательным или как минимум вполне допустимым сохранение рыхлого, ослабленного и превращенного в конфедерацию Союза вокруг если не полностью дискредитированного Горбачева, то хотя бы Ельцина. Соображения были вполне прагматичными — необходимость сдержать расползание хаоса, национального и религиозного (исламского) экстремизма, а особенно ядерного оружия; не зря американцы потом столько усилий приложили для денуклеаризации Украины. Подспудно наверняка присутствовало и желание иметь противовес стоявшей на пороге Маастрихтского договора Европе, где, в свою очередь, выделялась нараставшими амбициями недавно объединенная Германия. Да и на Дальнем Востоке уже вступила в полосу экономического спада, но все еще не потеряла силу и разнонаправленный потенциал Япония, военный союзник и одновременно опаснейший экономический конкурент Штатов. Думается, в том числе и противояпонскими соображениями была продиктована негативная, но довольно сдержанная реакция администрации Буша-старшего на подавлении китайскими властями протестов на площади Тяньаньмэнь. Но и многие европейские политики предпочли бы сохранить ослабленный и усеченный, но единый Союз. Соображения те же: противовес евразийской нестабильности, перспективный, неразделенный и одновременно плохо защищенный от экспансии рынок вкупе с ресурсной базой (хотя вопрос, лучше рынок и ресурсы в нераздельном или раздробленном виде, можно считать дискуссионным)…И — скрытый козырь в играх с США. Да и применительно к Германии иные ее европейские союзники предпочитали иметь лишний балансирующий фактор. Кстати, «германастороженность» французов, итальянцев и англичан во многом имела тот же контекст, что и опасения хаоса на обломках СССР — на Балканах как раз разворачивалась кровавая югославская война, дрова в огонь которой на первом этапе активнее всего подбрасывали как раз немцы вместе с Ватиканом.

Причудливый симбиоз против пересмотра границ

В итоге Западу не удалось поспособствовать сохранению Союза, и в этом нет ничего странного — сложно было требовать от Буша или Миттерана большего русского национализма или советского имперства, чем от тех, кому они положены по месту рождения. Сыграли свою роль и цепная реакция дезинтеграционных явлений, и довлевшее над всем желание Ельцина окончательно и бесповоротно добить Горбачева. Что же до так и не состоявшейся территориальной ревизии, то здесь вступили в причудливый симбиоз либерально-космополитическое равнодушие (если не презрение) к национально-государственным интересам и советская аппаратно-бюрократическая логика «нация заканчивается на республиканских границах, а границы практически незыблемы». Отголоски этого симбиоза можно встретить до сих пор. Например, председатель Верховного Совета СССР Анатолий Лукьянов пытался, как мог, спасти страну, и он же выступил вдохновителем смелой, под стать меморандуму Вощанова, а уж для позднесоветского аппаратчика и законника вообще революционной доктрины своего имени — предполагалось поощрение сепаратизма «второго уровня» (абхазского, донбасско-крымского, приднестровского) в республиках, стремящихся выйти из Союза. Его дочь Елена, известный юрист, сначала была видным членом КПРФ и одним из разработчиков известных Постановлений Государственной Думы от 15 марта 1996 г. об отмене решений о денонсации договора об образовании СССР и о сохранении юридической силы результатов референдума 1991 года о сохранении Союза ССР. Затем перешла в ряды либеральной оппозиции, а после возвращения Крыма в русскую гавань начала выступать с рассуждениями о незаконности этого возвращения. Подобные рассуждения, при некоторой доле эмоциональности, претендуют на сугубый непредвзятый юридизм и отстаивание принципа «пусть мир погибнет, но закон должен быть соблюден». Правда, в большинстве пунктов юридизм при тщательном рассмотрении оказывается натяжками и крючкотворством. Но вернёмся к России 1990-х. Вместо меморандума Вощанова она получила Беловежские соглашения. Впереди были периодические попытки ельцинского режима примерить патриотические одежды, двусторонняя эпопея вокруг Черноморского флота и трехсторонняя вокруг статуса Крыма (с участием самого Крыма), Большой договор с Украиной, Союзное государство с Белоруссией и все-таки никуда не девшаяся миссия модератора и опекуна постсоветского пространства. Но это, как говорится, уже другая история.